Ворон-вещун
Ворона никто не любил – считалось, что он приносит несчастье. Даже птицы, если ворон подлетал к ним, говорили друг другу: «Летим отсюда, ещё накаркает беду!», – и быстро улетали. Люди тоже не любили ворона, и если хотели обидеть кого-нибудь, то говорили: «Каркаешь, как ворон!»
А ещё его не любили и побаивались за то, что он долго жил, много видел и всё знал. Это делало его загадочным, и все сторонились его. Так он и жил один.
Иногда ему становилось очень грустно, и он думал: «Какие все странные. Они боятся, что я могу накаркать беду, а всё совсем наоборот: я просто так устроен, что всегда чувствую чужое несчастье и каждый раз стараюсь предупредить об этом. Но они никак не могут понять, ничего не делают и обвиняют меня: опять накаркал!
Да, у меня резкий голос, но не могу же я разливаться соловьём, если кого-то ждет беда? Сколько раз я давал себе слово молчать! Какое тебе дело? – решал я. – Молчи, и все будут тебя любить. Но каждый раз не выдерживаю, и каждый раз меня гонят, вместо того, чтобы сказать спасибо. Они просто не хотят знать правды.
А ведь многие птицы прекрасно обходятся без этого. Вот попугай, например, никогда не выскажет своего мнения, всегда только повторяет за другими. А, кажется, мог бы сказать что-нибудь своё, ведь он живет также долго. Люди зовут его «Попка-дурак!», а сами платят большие деньги только за то, чтобы услышать повторенье собственных слов. Как глупо!
Или сорока – болтает всякую чепуху, а над ней только посмеиваются, и всё. Дятел целыми днями, как заведённый, долбит одно и то же: тук-тук да тук-тук. Но на него даже вниманья никто не обращает. Зато кукушку слушают с замиранием сердца: думают, что она и вправду знает, кому и сколько отпущено лет жизни. Суеверие чистой воды!
Многие же птицы, вообще, живут в домах. Люди с удовольствием слушают их щебет, разводят их и устраивают состязания – кто кого пересвистит, да ещё награждают за этот свист призами: чем тоньше свист, тем больше приз. Ну, не смешно ли всё это?
Ничего, видно, не поделаешь, – заканчивал свои раздумья ворон, – такая уж моя судьба: я должен вещать, – и в конце обязательно добавлял, - «Ка-р-р!»